Скорее всего, во всём виновата усталость. Организм изнашивается.
Нервы изнашиваются. Я изнашиваюсь. Иногда я напоминаю себе старую затёртую куртку.
Всё расползается по швам. Но я пытаюсь сохранить товарный вид.
Потому что иначе — свалка. Разница в том, что куртку можно снять.
А куда девать себя?

[indent] Стоит мне только закрыть глаза, и немного отпустить нить реальности, как я вновь попадаю туда, где пахнет сыростью и плесенью, а чертова пыль забивается в дыхательные пути, оставляя свой мерзкий вкус на кончике языка, когда дыхание становится поверхностным из-за болевого шока. Головокружение усиливается, и мне едва ли удается сфокусировать свой взгляд на чем-то конкретном, выискивая образы и границы предмета среди расплывающихся фигур и образов. Что из этого реально? Время и боль.
[indent] - Не умирай. – Почти на выдохе и беззвучно, как мантру. Стиснув зубы, цепляюсь за очередную неровность в полу кончиками пальцев, которых уже толком и не чувствовала. – Не умирай.
[indent] Шумный выдох и я не тороплюсь открыть глаза, боясь вновь оказаться в том месте, ведь подсознание уже играло со мной подобным образом, то ли в назидание, то ли в наказание, заставляя проходить через ад вновь и вновь. А прошла ли? Все говорили, что – да, я же была уверена в обратном. Иногда мне казалось, что я просто в очередной раз потеряла сознание и все это – мне снится. Я смотрела на происходящее как бы со стороны, анализируя все и всех, ожидая подвоха или какой-то нестыковки. Только услышав мужской голос, совсем рядом, решаюсь открыть глаза.
[indent] Его лицо стало первым, что я увидела, когда пришла в себя. Тепло его руки грело озябшие пальцы, и мне так сильно хотелось стиснуть их в ответ, стереть эту обеспокоенность с лица, пробивавшуюся даже сквозь улыбку, отпечатки страха во взгляде, но все, что мне пока было дозволено собственным телом, это лишь смотреть, и едва ли шевельнуть рукой, давая понять, что слышу и понимаю.  Совсем скоро новая порция коктейля из обезболивающих и успокоительных снова унесет меня в темноту, но тепло чужого тела не даст окончательно сойти с ума в поисках выхода из собственного сознания.
[indent] - Доброе. – Голос негромкий и хриплый ото сна. Мне не сразу удается договориться с собственным телом. Мышцы из-за неудобной позы во время сна, ныли пуще прежнего, и вовсе отказывались работать, пресекая на корню любую попытку пошевелить конечностями, отзываясь неприятной болью в последней. Чувствовала я себя разбитой еще сильнее, чем когда только укладывалась в постель. Сон не приносил никакого отдыха, только забирал с собой остатки сил, не предлагая ничего взамен. – Кофе. – Аппетита не было совсем, а крепкий и терпкий напиток мог помочь взбодриться. Кивнув в знак подтверждения своих слов, я на секунду закрыла глаза, а когда открыла, кинула взгляд на часы, занимающие свое место на прикроватной тумбе. – Слишком рано. Ты редко встаешь в такую рань. – Подтянув свой угол одеяла, я засунула его под голову, все так же лежа на правом боку. – Погоди, - понимание приходит с небольшим запозданием, но приходит. Уже прогресс! - Ты вообще спал сегодня?
[indent] Казалось, что прошло достаточно времени для того, чтобы чувства, связывающие нас когда-то, растворились, исчезли в рутине рабочих дней, новых знакомств и событий, но стоит произойти чему-то выбивающему землю из-под ног, как эта связь непременно давала о себе знать, становясь лишь сильнее с каждой попыткой ее отрицания. Звучит банально, но побывав на самом краю, я пересмотрела свои взгляды на некоторые вещи.
[indent] - Судя по неприятным ощущениям, мне удалось ночью найти относительно удобную позу и проспать так большую часть. – О том, что мне снится – благополучно умалчиваю. Выписанные лечащим врачом препараты действовали на меня странно и пугающе. Даже не смотря на повторяющиеся видения, я спала спокойно, почти не просыпалась по ночам, даже не кричала, в общем, никак не проявляла своего беспокойства, от того и лгала, не моргнув глазом весьма правдоподобно, не желая вызывать у Адама еще большего беспокойства, чем есть сейчас.
[indent] - Не отпускай моей руки. – Так аккуратно и осторожно он берет мои холодные в свои теплые, и я невольно улыбаюсь, наблюдая за этими бережными прикосновениями. Все так же негромко, словно, боясь, что нас кто-то услышит и испортит момент. В этой фразе одновременно все, ничего и что-то куда большее, чем есть сейчас. Она слетела с губ слишком неожиданно даже для меня самой, словно что-то давно просится наружу, разбивая все преграды на своем пути, и осталось их крайне мало. – Ты лжешь так неумело... – Цокнув языком, я покачала головой. – Как ты вообще работаешь под прикрытием и не палишься при первом же разговоре?
[indent] Начинаю смеяться, но почти тут же морщусь и затихаю. За прошедшую неделю раны зажили еще недостаточно для того, чтобы я могла спокойно и нормально функционировать, и при этом не испытывать чувства боли или дискомфорта. Как бы мне не хотелось проваляться в кровати до самого вечера, встать все же придется. Адам прав, стоило следовать рекомендациям врача – принимать лекарства и вовремя совершать перевязки. Весьма неблагоразумно с моей стороны, но я отказалась от мужской помощи, пока медленно и аккуратно вставала с постели, чуть не запутавшись в одеяле, а после едва переставляя ноги, двигалась в сторону ванной комнаты.
[indent] - Включишь кофеварку? С остальным можем разобраться позже. – Уже почти войдя в ванную, я высунулась из-за двери. – Только не спали мне квартиру, ладно?
[indent] Большое зеркало с помощью яркого света отразило на своей поверхности далеко не лучший мой вид. Синяки все еще покрывали мое лицо, но уже не были такими заметными, приобретя зеленовато-желтый оттенки. Царапина над левой бровью выделялась сильнее всего, но это лишь поверхностные следы, все самое худшее сейчас было скрыто легкой ткань серых пижамных штанов и свободной футболке.
[indent] На правом бедре расходился огромный синяк, который, в отличии от своих собратьев, был сейчас практически черным, отмечая то место, куда мой похититель пнул тяжелым ботинком. Подобные следы были на спине и боках, свидетельствовавшие о проваленной попытки бегства. На запястьях следы от наручников почти исчезли, оставив после себя едва заметный розовый след. Чуть подняв ткань футболки одной рукой, я посмотрела на два аккуратных квадрата бинта, зафиксированного с помощью пластыря, но память подтолкнула другое видение – как кровь с каждым ударом сердца покидает тело, давлением выталкиваемая наружу через пулевое, прошедшее под неудачным углом. Стоит обратить на это внимание, как боль захлёстывает с такой силой, что невольно начинаешь ловить ртом воздух, задыхаясь.
[indent] - Я скоро. – Отзываюсь, когда слышу, как Адам обращается ко мне, но голос его доносится, словно, сквозь толщу воды. Тонкими пальцами крепко сжимаю край раковины, опустив голову и стараясь дышать медленно и размеренно, возвращая себе контроль над собственным телом и эмоциями. Вдох – выдох.  Выпрямляюсь, собрав в себе всю решительность в кулак. Неловкими движениями снимаю с себя футболку, когда остаюсь в спортивном коротком топе. Клейкая лента отходит от кожи относительно легко, а вот сам бинт с остатками сукровицы срывает с губ болезненное шипение. Адам появляется в ванной раньше, чем я прошу его этого не делать. – Все в порядке, правда, но тебе не стоит этого видеть. – Качнув головой, я наспех прикрываю одно из ранений салфеткой, пропитанной каким-то составом, пока наяву воспроизвожу все манипуляции, показанные медсестрой еще вчера днем.

...Когда твои чувства не принимают - это всегда больно. Даже если это делают мягко и аккуратно, стараясь не унизить и не ранить душу. Но иногда случается так, что человек еще даже не знает, что ты в него влюблён, а уже ненавидит тебя из-за какой-то дурацкой ситуации.
Натаниэль был уверен, что Маринетт и - особенно - Марк хотели посмеяться над его чувствами к Ледибаг. И деакуматизация Марка его не переубедила, как и сам факт того, что акуматизировался после скандала у фонтана Марк, а не Натаниэль. Сейчас обескураженный и будто немного оглушенный Ансьель стоял у подножия Эйфелевой башни вместе с героями, и его потряхивало, особенно когда он увидел, что к ним подходят мэр... и Нейт.
Попытка Ледибаг их помирить провалилась с первых мгновений, Нат посмотрел на недавнего злодея со жгучей ненавистью и рассмеялся нервно и гневно:
— Мириться? С ним? Да никогда в жизни! Ты действительно думал, что после этого я буду с тобой общаться и работать над комиксом? Ни за что в жизни! Так и знай! Ничтожеством родился, ничтожеством и сдохнешь!
Высказав всё это, рыжий художник ушел и даже не заметил, как Марк испуганно округлил глаза и вздрогнул.
Неужели он правда заслужил, чтоб его так возненавидели? Он ведь вовсе ничего плохого не хотел! Не то, чтобы Марк не привык к таким словам: частенько слышал от родителей и некоторых ребят в коллеже. Но он не ожидал, что человек, в которого он так наивно влюблён, растопчет его и назовёт вот так так. И даже, кажется, пожелал ему скорой смерти? Марк закусил нижнюю губу, пытаясь сдержать всхлипы, но как бы там ни было, слёзы все равно хлынули через край. Он натянул капюшон толстовки на голову, сунул тетрадь в сумку и резко развернулся, побежал прочь. О, нет, ни в чем никого кроме себя не винил. Он просто не хотел, чтоб мэр и герои видели его таким жалким. Да уж, он правда ничтожество и таким и сдохнет... Жалкий, трусливый, слабый духом и физически плакса. И, наверняка, если б его имя не стёрли и Натаниэль знал, что читает - просто сборник рассказов, а не никакой не дневник Ледибаг - он бы сразу фыркнул и сказал, что Марк бездарность. Он просто кретин, если думал, что его истории могут кому-то понравиться без приписки имени парижской героини-защитницы. Он просто мусор, типа того, которым он как Ревёрсер хотел закидать улицы города...
Марк просто лежал на своей кровати, съёжившись под одеялом целиком и закусив угол подушки, чтоб родители не слышали его всхлипов...
Мусор. Мусор. Мусор.
Вскоре он просто отрубился, так ничего толком и не поевший за день.
***
Он больше не станет ничего писать.
Только то, что надо по учёбе. Сухо, по делу, без чувств.
Так думает Марк, попытавшийся склеить порванные Натом страницы.
Он их склеил аккуратно и четко. А потом сердце его дрогнуло, словно в него впились множества иголок и провели ток. И вот он уже сам рвёт их на клочки, кидает в урну и вдогонку - зажженную спичку. И остатки сердца, кажется, горят вместе с бумагой. Он это заслуживает, потому что он жалкий и трусливый, и Нату из-за него было больно, Нат поверил, что его любит великая во всех смыслах героиня, а это всего лишь этот человеческий мусор по имени Марк.
Ансьель шмыгает носом, растирая по лицу слёзы рукавом толстовки. Вместе с остатками косметики.